А что, долго пролежит человек в земле, прежде чем сгниет?
Да если не сгниет заживо, – много теперь таких: едва в гроб положить можно, чтоб не развалились, – ну, тогда продержится лет восемь-девять. Кожевенник девять лет выдержит.
Почему же он дольше?
Потому, сударь, что его шкура так продубится от его занятий, что не пропустит в себя воды долгое время, – а вода самый злой враг для трупов. Вот ведь этот череп: лежит в земле двадцать три года.
Чей он?
Одного пребеспутного бездельника. Чей бы вы думали?
Не знаю.
Не тем он будь помянут: он мне раз вылил на голову целую бутылку рейнского. Этот череп, сударь, череп Йорика – королевского шута.
Этот?
Этот самый.
Дай мне его сюда. (Берет череп.) Увы, бедный Йорик! Это был малый беспредельного остроумия, с неистощимой фантазией. Тысячу раз он носил меня на своих плечах. А теперь как он отвратителен! Мне даже тошно делается. Вот тут были те губы, что я целовал так часто. Где теперь твои остроты, шутки, песни, порывы веселья, заставлявшие, бывало, весь стол заливаться смехом? Ничего не осталось, чтобы посмеяться над гримасой твоего черепа? Грустно! Теперь бы тебе появиться в уборной какой-нибудь дамы да сказать: накладывайте притирания на лицо хоть на целый дюйм, а в конце концов все-таки будете на меня похожи, – пусть она похохочет над этим. Горацио, скажи мне, пожалуйста, одно.
Что, ваше высочество?
Как ты думаешь, Александр таким же был в земле?
Точно таким же.
И от него пахло так же. Фу!
(Кидает череп в землю.)
Совершенно так же, принц!
До какого унизительного назначения мы можем дойти, Горацио. Наше воображение может проследить благородный прах Александра до того времени, когда им законопатят бочку.
Странная, больная мысль.
Однако это так: мы можем до нее дойти очень просто, прямым путем, ну хоть таким способом. Александр умер, Александр – погребен; Александр превратился в прах. Прах – это земля. Из земли добывается глина. Почему же этой глиною, в которую он превратился, не могли законопатить пивную бочку?
Великий Цезарь умер – и истлел,
И прахом Цезаря замазывают щели;
Весь мир ему при жизни был удел, –
Теперь – он беднякам защита от метели…Но тише! Отойдем! Король идет…
Входят священники и прочая похоронная процессия. Тело Офелии, Лаэрт, траурная свита, король, королева, придворные и прочие.
Вот королева… Двор… Кого хоронят?
Торжественности нет в процессии. То был
Самоубийца, что с собой покончил
В отчаянье… Но кто-нибудь из знати…
Укроемся, посмотрим, что такое.
Отходит в сторону с Горацио.
Какой еще обряд?
Смотри: ведь это молодой Лаэрт!
Какой еще обряд?
Насколько мы могли, мы совершили
Обряд церковный. Смерть ее темна.
Когда бы не приказ от короля,
Лежать бы ей в земле неосвященной
До Страшного суда, и не молитвы
Заупокойные, а черепки
И камни провожали бы ее!
А здесь допущены цветы, венки девичьи
И колокольный звон.
И это всё?
Всё. Если б допустили
Молитвы за нее, как за людей,
Умерших с миром, – этим бы обряд
Священный осквернен был.
Так спускайте
Ее в могилу! Пусть растут фиалки
Из чистого и чудного созданья!
А ты, жестокий поп, в аду завоешь,
Когда сестра на небе будет!
Как?
Краса-Офелия!
Цветы цветку! Прощай!
Надеялась тебя женою принца
Я видеть, брачную постель цветами,
Не гроб твой усыпать…
Пускай же горе
Тягчайшее на голову падет
Проклятого, своим поступком гнусным
Исторгшего твой светлый разум! Стойте!
О, дайте мне ее еще обнять!
(Спрыгивает в могилу.)
Теперь заройте мертвую с живым,
И пусть могила превратится в гору,
Подобную лазурному Олимпу
Иль Пелиону!
Кто здесь так громко вопиет о горе,
Остановив небесные созвездья
Своими восклицаньями? Я здесь,
Я Гамлет – датский принц.
(Спрыгивает в могилу.)
Чтоб черт тебя побрал!
Плоха твоя
Молитва! Прочь от горла руки! Я
Хотя не зол и не горяч, но что-то
Во мне опасное таится – то, чего
Ты должен опасаться! Руки прочь!
Разнять их!
Гамлет, Гамлет!
Господа!
Принц, дорогой мой, – успокойтесь.
Придворные разнимают их. Они выходят из могилы.