Входит слуга с водой.
Помойтесь, Кет, – и милости прошу. –
Ну ты, чурбан! Ронять еще надумал.
(Бьет его.)
Нечаянно он сделал, успокойтесь.
Скотина вислоухая! Дурак! –
Садитесь, Кет. Я знаю, голодны вы.
Прочтете вы молитву или я? –
Баранина?
Да.
Подана кем?
Мною.
Засохла. Да и все блюда спалились.
Какие псы! – А где каналья повар?
Как смели это подавать к столу
И так служить мне, как мне неугодно?
Долой убрать блюда, тарелки, чашки!
(Разбрасывает блюда и прочее по сцене.)
Тупые, нерадивые мерзавцы!
Что? Вы ворчать? Сейчас вас проучу!
Мой милый муж, не надо огорчаться.
Не придирайтесь – кушанье не плохо.
Но, Кет, все подгорело и засохло,
А это строго мне запрещено, –
Желчь раздражается и гнев родится.
Уж лучше попоститься нам обоим, –
И без того мы оба с вами желчны, –
Чем есть сожженное, сухое мясо!
Будь терпелива. Завтра наверстаем,
А ночью оба вместе попостимся.
Пойдем, я в спальню отведу тебя.
Уходят. Входят несколько слуг.
Питер, видел ты что-нибудь подобное?
Ее же повадкой и бьет ее!
Возвращается Кертис.
Где он теперь?
В ее спальне и проповедует ей воздержанность.
Кричит, ругается. Она ж, бедняжка,
Не знает, что сказать, на что смотреть,
Как будто только что от сна проснулась.
Уйдем, уйдем. Он, кажется, идет.
Уходят. Возвращается Петручио.
Удачно начал я мое господство,
И есть надежда, что удачно кончу.
Теперь остер и голоден мой сокол.
Не стал бы слушаться, набивши зоб,
Не отвечал бы на хозяйский зов он.
Другой я способ дрессировки знаю,
Как сделать, чтоб послушна стала зову:
Без сна ее держать, как соколов,
Что бьются, бьют крылами непослушно.
Сегодня не поела, – завтра то же.
Вчера ночь не спала, – не спать и нынче.
И как в еде нашел я недостатки,
Так буду придираться и к постели.
Туда, сюда подушки разбросаю,
Все простыни, перины, одеяла!
Причем всю суматоху эту выдам
Я за почтительнейшие заботы,
И в результате я не дам ей спать.
А если и вздремнет, начну ругаться.
И криком снова разбужу ее.
Да, добротой такой убить недолго;
Я этим укрощу строптивый нрав.
Кто знает лучший способ укрощенья,
Пускай откроет всем на поученье.
Уходит.
Падуя. Перед домом Баптисты. Входят Транио и Гортензио.
Возможно ли, друг Личио, чтобы Бьянка
Другого, чем Люченцио, полюбила?
Она меня на славу обманула.
Я доказать могу свои слова:
Послушайте, как он дает уроки.
Отходит в сторону. Входят Бьянка и Люченцио.
На пользу ль вам пошло мое ученье?
Сначала объясните, в чем оно?
Одно лишь знаю я – любви науку.
И вы владеете наукой этой?
Как сердцем вы владеете моим.
Успехи быстрые! Но объясните:
Ведь вы клялися, что синьора Бьянка
К Люченцио одному лишь благосклонна.
Коварство женское, непостоянство! –
Вот, Личио, удивительное дело!
Не будьте в заблужденье. Я не Личио,
Не музыкант, каким казался вам.
Противно мне переодетым быть,
Когда, пренебрегая дворянином,
Она готова обожать бродягу.
Узнайте ж, сударь, я зовусь Гортензио.
Синьор Гортензио, я часто слышал
О вашей полной преданности Бьянке,
Теперь же, ветреность ее увидев,
Я вместе с вами, если вы согласны,
От Бьянки и любви к ней отрекаюсь.
Смотрите, что за ласки, поцелуи!
Вот вам моя рука – не стану больше
Ухаживать за ней и отрекаюсь
От Бьянки, недостойной чувств моих,
Что на нее я расточал, безумец.
И я клянусь вполне чистосердечно,
Что не женюсь, хотя б сама просила.
Фу, как по-скотски ластится к нему!
Когда б отвергли все! Пусть он владеет!
А я, чтоб клятву соблюсти мою,
Женюсь сейчас же на вдове богатой,
Что влюблена была в меня все время,
Пока любил я злую соколиху. –
Итак, синьор Люченцио, прощайте, –
Не внешность в женщине, а доброта
Любви моей достойна. – До свиданья,
Пребуду верен я моим словам.
Уходит.
Синьора, будьте небом вы хранимы,
И дольше да пребудете любимы!
Накрыли вашу милую любовь, –
И я с Гортензио от вас отрекся.
Вы шутите. Как! Оба отреклись?
О да.
Тогда свободны вы от Личио.
Теперь к веселой вдовушке он хочет
Посвататься и в тот же день жениться.
Дай бог им счастья!
Ее он укротит.
Да, уверяет.
Сам поступил он в школу укрощенья.
Да разве есть у нас такая школа?
Да, и Петручио в ней преподает
Секреты, как упрямиц приручить
И как их языки укоротить.