Да,
Не ложно клялся он, хоть будет он всегда
Клятвопреступником.
Тогда заговорила
Я за тебя.
И что ж?
Любви, что я молила
Тебе дать, принялся молить он для себя.
И чем же он хотел склонить к любви тебя?
Такими нежными словами, что, когда бы
Он не бесчестен был, я тронуться могла бы:
И красоте моей, и всем словам моим
Он воздавал хвалу.
Так говорила с ним
Ты очень ласково?
Да будь же, ради бога,
Потерпеливее!
Нет, нет, и так уж много
Молчала я; теперь не сердце, так язык
Желание мое исполнит. Он старик,
Поношенный, худой, порочный, безобразный
И телом и лицом, жестокий, глупый, грязный,
Больной, чудовищный и телом и душой.
Возможно ли, скажи, чтоб человек такой
В нас ревность возбуждал? Кто станет сокрушаться
О зле утраченном?
Ах, я должна сознаться,
Что только на словах он для меня не мил;
Но, несмотря на то, желаю я душевно,
Чтоб на глазах других еще он хуже был:
Ведь птичка на гнездо кричит тогда лишь гневно,
Когда оно вдали. Ах, молится о нем
Душа моя, хотя кляну я языком!
Входит Дромио Сиракузский.
Сударыня, скорей! Стол! Кошелек! Живее!
Как запыхался ты!
Еще бы: я быстрее,
Чем молния, бежал.
Но где твой господин?
Здоров ли?
Он теперь средь Тартара пучин,
Он хуже, чем в аду: его схватил злой демон
В неизносимом платье, сердце чье
Жестокое застегнуто железом!
Злой демон, фурия, безжалостный, сердитый,
Волк – хуже волка, черт, весь в буйвола зашитый,
Друг только на словах, шпион из-за спины,
Рукой которого пути преграждены
В проулках, улицах, на пристанях, собака,
Что хоть и вкривь бежит, на верный след, однако,
Наткнется; существо, которое всегда
Людей ввергает в ад до Страшного суда.
Да говори, в чем дело?
Я не знаю,
В чем дело; несомненно только то,
Что под арестом он.
Как, под арестом?
Но по какому делу, говори!
Вот это объяснить я не умею тоже.
Одно могу сказать, что в буйволовой коже
Тот человек, который взял его.
Угодно вам, сударыня, те деньги,
Что у него в столе лежат, послать
Для выкупа?
Сестра, сходи за ними.
Люциана уходит.
Дивлюсь немало я, что вижу у него
Долг, о котором я не знала ничего.
За что же арестован он? За вексель?
Что вексель! Пустяки! Нет, арестован он
За вещь солиднее, за цепь. Вам слышен звон?
Звон цепи?
Нет, часов; я слишком заболтался.
Ведь было два часа, когда я с ним расстался,
А вот теперь уж час.
Так, стало быть, идут
Часы теперь назад: сказал ты новость, шут!
Да, каждый раз, как час тюремщика встречает,
От страха он назад сейчас же убегает.
Так, значит, есть долги у времени? Зачем
Ты вздор такой несешь?
Да время ведь совсем
Банкротом сделалось, и стоит слишком мало
Оно в сравненье с тем, что людям задолжало.
Притом оно и вор: ведь говорят давно,
Что пробирается украдкою оно
И днем, и по ночам. А задолжавши столько
И вором будучи, ему при встрече только
С судебным приставом нельзя не убежать
И в сутки хоть на час поэтому отстать.
Входит Люциана.
Вот деньги, Дромио; беги, не отдыхая,
И с мужем возвратись немедленно домой.
Идем, сестра; от дум совсем изнемогла я,
От дум, что мне дают то слезы, то покой.
Уходят.
Площадь. Входит Антифол Сиракузский.
Кого бы я ни встретил – все меня
Приветствуют как старого знакомца;
По имени все здесь зовут меня.
Те денег мне дают, те приглашают
Меня к себе; одни благодарят
За добрые какие-то услуги,
Другие предлагают свой товар.
Вот только что портной какой-то в лавку
Зазвал свою и шелковые ткани
Мне показал, которые купил
Он для меня, – а вслед за этим мерку
С меня он снял. Не сомневаюсь я,
Что это все проделки чародейства,
Что много здесь лапландских колдунов.
Входит Дромио Сиракузский.
Вот, сударь, золото, за которым вы посылали меня. Но что я вижу? При вас нет уже изображенья старого Адама в новом платье?
Какое золото и о каком Адаме ты говоришь?
Не о том Адаме, который стерег рай, но об Адаме, который стережет тюрьму; о том, который одет в шкуру теленка, убитого для блудного сына; о том, который следовал за вами, как злой дух, и заставил вас отречься от вашей свободы.
Я не понимаю тебя.
Не понимаете? Но ведь это так ясно: я говорю о человеке, который ходит в кожаном футляре, точно виолончель; о человеке, который едва увидит усталого – сейчас же ударит его по плечу и уведет отдыхать; о человеке, что никогда не преминет сжалиться над разорившимся и даст ему прочную одежду; о человеке, что своей палочкой производит больше подвигов, чем мавр своим копьем.