Вы обезумели: я вас не понимаю!
Нет, только стал слепым, а как – и сам не знаю.
Вините в том глаза.
Я тем испортил их,
Что пристально смотрел на блеск лучей твоих,
О, солнце чудное!
Когда прозреть хотите,
Не на меня – на что вам следует, смотрите.
О милый ангел мой, смотреть в ночную тьму –
Ведь все равно, что быть совсем слепым!
К чему
Вы милым ангелом своим меня назвали?
Вы лучше бы сестре названье это дали.
Сестре твоей сестры.
Моей сестре.
Нет, нет.
Тебе, моих очей неугасимый свет,
Душа моей души, кусок насущный хлеба,
Часть лучшая меня, единственное небо
Моей земли и цель блаженная всего,
На что надеюсь я, мой мир и божество!
Всем этим быть должна сестра моя.
Сестрою
Зови себя одну. Тобой, тобой одною
Пленился я, тебя одну хочу любить
И вечно жизнь мою с тобою проводить.
Жены нет у меня, а ты еще девица –
Отдай же руку мне.
Прошу не торопиться.
Умерьте ваш порыв. Пойду к сестре узнать,
Готова ль и она свое согласье дать.
Уходит.
Из дома Антифола Эфесского выбегает Дромио Сиракузский.
Эй, Дромио, куда это ты бежишь так скоро?
Да разве вы меня знаете? Разве я Дромио? Разве я ваш слуга? Разве я – я?
Ты Дромио, ты мой слуга, ты – ты.
Я осел, я слуга женщины, я совсем не я.
Какой женщины и каким образом ты совсем не ты?
Да таким образом, что я принадлежу не себе, а женщине – женщине, которая предъявляет свои права на меня; женщине, которая гонится за мною; женщине, которая хочет завладеть мною.
Какие же права имеет она на тебя?
Да точно такие, какие вы имеете на вашу лошадь. Она хочет закабалить меня, как какое-нибудь животное; но не потому, что я в самом деле животное, хочется ей это сделать, а потому, что она сама, имея животную натуру, предъявляет свои права на меня.
Кто она такая?
Весьма почтенная фигура; да-с, такая особа, о которой нельзя заговорить, не сказав «с позволения сказать». Это дело сулит мне самую тощую прибыль, несмотря на то, что невеста – поистине жирный кусок.
Это почему же «жирный кусок»?
Да изволите видеть, эта женщина – кухарка и вся заплыла жиром. Что из нее можно сделать – я, право, не знаю; разве только ночник для того, чтобы при свете его удрать от него же. Ручаюсь вам, что сало, которым пропитаны ее лохмотья, может гореть в течение всей бесконечной польской зимы. Если она проживет до дня Страшного суда, то будет гореть неделей больше, чем все остальные люди.
А каково ее лицо?
Смугло, как мой башмак, но далеко не так чисто, как он. А почему? Потому что оно потеет, и притом так сильно, что грязью его можно выпачкаться по самую щиколотку.
Это недостаток, который можно устранить водой.
Нет, это уж врожденное, тут ничего не сделает и Ноев потоп.
Как ее зовут?
Женни, но и целой сажени мало для того, чтоб смерить ее от одного бедра до другого.
Значит, она довольно объемиста?
У нее от головы до ног такое же расстояние, как от бедра до бедра; она сферична, как глобус, и я отыскал на ней все страны света.
На какой части ее тела находится Ирландия?
На задней – я узнал ее по топям.
А Шотландия?
По бесплодности я нашел ее на ладони.
А Франция?
На лбу, вооруженном и поднявшемся войною против собственных волос.
А Англия?
Я искал всюду меловых утесов, но не нашел решительно ничего белого. Предполагаю, однако, что Англия обретается на ее подбородке, судя по соленой влаге, протекающей между этою частью ее тела и Францией.
Ну, а Испания?
Ее, сказать правду, не видел, но чувствовал испанский пыл в ее дыхании.