Стою отлично.
Все же это странно!
Кто возле вас стоял там на вершине,
Потом исчез?
Бедняга сумасшедший.
А снизу мне его глаза казались,
Как две луны; и тысяча носов,
Рога волнистые, как зыбь морская, –
Какой-то дьявол. Счастлив ты, отец,
Благодари богов. Себе во славу,
Даря нам чудеса, тебя спасли.
Запомню. И сносить я горе буду,
Пока само не крикнет мне: «Довольно!»
Тогда умру. О ком ты говорил,
Считал за человека я, но что-то
Шептало: «Бес». Он и завел сюда.
Не бойся и терпи. Но кто идет там?
Входит Лир, причудливо убранный цветами.
Да, здравый ум едва ли бы заставил
Так нарядиться.
Они не могут препятствовать мне чеканить монету. Я сам король.
Вид душу раздирает!
Природа достойна большего почтения, чем искусственность. Вот вам деньги на вербовку. Этот малый обращается с самострелом, как воронье пугало; натяни-ка стрелу на целый ярд. – Гляньте, гляньте, мышь! Тихо, тихо. Я ей дам кусочек поджаренного сыра. – А это моя железная рукавица. Я испытаю ее на великане. – Подать сюда алебарды! – О, ловко летишь, птичка. – В цель! В цель! Дзинь… – Пароль?
Майоран.
Проходи!
Знакомый голос.
Га! Гонерилья с седой бородой! Они ласкали меня, как собачку, и говорили, что у меня седая борода, когда она была еще черная; что я ни говорил, они: «да» и «нет». И эти «да» и «нет» были не Божьи слова. Когда однажды дождь промочил меня, – от холодного ветра зуб на зуб не попадал, – когда гром не хотел меня слушаться и не утихал, тогда я их понял, тогда я их разнюхал. Поди ты, слово у них расходится с делом; они говорили, что я – всё. Они лгали: я с лихорадкой справиться не могу.
Отлично вспоминаю речь и голос…
Уж не король ли?
...
С головы до пят:
Взгляну – и каждый подданный трепещет.
Дарую жизнь ему. В чем он виновен?
Прелюбодей?
Пускай живет. За это умирать?
И королек и золотая мушка
Пускай блудят при мне.
Цвети, совокупленье! Был добрее
Побочный к Глостеру, чем мне – приплод
Законнейшей постели.
Распутство, в ход: солдат мне не хватает. –
Вот дама скалит зубы:
Лицо о снеге между вил пророчит;
Качает головой, едва услышит
Про наслажденье речь, –
Но ни хорек, ни конь с кормов подножных
Не бешеней в любви.
Что ниже пояса у них – Кентавр,
Хоть сверху женщины.
До пояса они – созданья Божьи,
Внизу – один лишь черт.
Там – ад, там мрак и серная там бездна.
Жжет, палит, воняет, пожирает! Фи, фи, фи, фуах! Добрый аптекарь, дай мне унцию мускуса прочистить воображенье. Вот тебе деньги.
О, дайте руку мне поцеловать.
Сначала вытру. Смертным пахнет тленом.
Погиб образчик естества! Великий
Мир обращен в ничто! Меня узнали?
Я довольно хорошо помню твои глаза. Что ты косишься на меня? Нет, делай, что хочешь, слепой Купидон; я не полюблю. – Прочти этот вызов, обрати внимание только на слог.
Будь солнцами все буквы, не видать мне.
Рассказам не поверил бы. Но вижу!
На части сердце рвется.
Читай.
Орбитами пустыми?
Ого, вы вот как! Во лбу у вас нет глаз, а в кошельке денег? Ваши глаза в тяжелом положении, а кошелек полегчал. Но вы все-таки видите, как устроен этот мир.
Я вижу на ощупь.
Как? Ты с ума сошел? Люди могут видеть, как устроен этот мир и без глаз. Гляди ушами: видишь, как там судья издевается над глупым вором? Слушай, скажу на ухо. Заставь перемениться местами. Раз, два, три. Где теперь судья, где вор? Ты видел, как собака фермера лает на нищего?
Да, сэр.
И бедняга убегает от дворовой собаки? Ты можешь видеть в этом изображение власти: собаке повинуются как должностному лицу.
Заплечник, руки прочь! Они в крови.
Зачем стегаешь девку? Сам подставься.
Сам хочешь от нее, за что сечешь.
Мошенника повесил ростовщик.
Через лохмотья малый грех заметен,
Под шубой – скрыто все. Позолоти порок –
И сломится оружье строгих судей;
Одень в тряпье – пигмей былинкой свалит.
Никто не виноват, никто! Я властен
Всем судьям рты замазать, – помни это.
Достань себе стеклянные глаза
И, как политик жалкий, делай вид,
Что видишь то, чего не видишь. –
Ну, ну, ну, ну, тащи с меня сапог; покрепче; так.
О смесь бессмыслицы и здравой мысли!
В безумье разум!
Чтоб плакать обо мне, дам я глаза.
Тебя я знаю хорошо: ты – Глостер.
Будь терпелив. На свет приходим с криком;
Понюхав воздух, тотчас начинаем
Кричать и плакать. Проповедь послушай.
Увы, увы, увы!
Когда родимся мы, кричим, вступая
На сцену глупости. – А! Вот так шляпа!
Уловка тонкая была б – копыта
Закутать войлоком. Я попытаюсь.
К зятьям своим тихонько я подкрадусь –
И бей, бей, бей, бей, бей!