Другими словами, – в подобных случаях человек принужден сгибать колени.
То есть кланяться?
Ты как раз угадал.
Это очень вежливое объяснение.
Да, ведь, я настоящая гвоздика вежливости.
Гвоздика в смысле цветка вообще?
Именно.
Но ведь и мои башмаки хорошо убраны розетками.
Верно. Продолжай так шутить со мною, пока не износишь своих башмаков, так чтобы когда у них отвалятся их единственные подошвы, шутка твоя осталась одна-одинешенька.
Вот так острота! Единственная по своему одиночеству.
Разними нас, добрый Бенволио; мое остроумие слабеет.
Бей свое остроумие хлыстом, пришпорь его, не то – я провозглашу: партия моя!
Нет, если твое и мое остроумие погонятся за дикими гусями, то я пропал, потому что у тебя в одном из чувств больше дичи, чем у меня во всех пяти. Не принимаешь ли ты меня за дикого гуся?
Да ты никогда и не был для меня ничем иным, как гусем.
Я укушу тебе ухо за эту насмешку.
Не кусайся, добрый гусь.
У тебя горько-сладкое остроумие, а это очень острый соус.
А разве горько-сладкие яблоки – дурная приправа к хорошему гусю?
Ну, твое остроумие растягивается, точно лайка; из одного дюйма можно его расширить до локтя.
Я растягиваю его до слова «ширина»: присоедини это понятие к слову «гусь» – выйдет, что ты в ширину и длину огромный гусь.
Ну, не лучше ли так шутить, чем стонать из-за любви? Теперь ты общителен, теперь ты – Ромео, теперь ты – тот, что ты на самом деле, такой, какой ты по своим врожденным и приобретенным качествам. А эта слюнявая любовь похожа на шута, что мечется туда и сюда, чтобы спрятать свою шутовскую палку в какую-нибудь дыру.
Стой, стой, довольно!
Ты останавливаешь меня; это называется – гладить против шерсти.
Не останови тебя, так ты будешь говорить без конца.
Ты ошибаешься. Я не стал бы распространяться, так как дошел уже до самой сути моей речи и намеревался кончить ее.
Входят кормилица и Пьетро.
Вот славный наряд!
Парус! Парус!
Целых два: мужская рубаха и юбка.
Пьетро!
Слушаю.
Мой веер, Пьетро!
Добрый Пьетро, прикрой ей лицо веером: он красивей.
Доброго утра, синьоры.
Доброго вечера, прекрасная синьора.
Да разве теперь вечер?
Да, не менее того, уверяю вас. Бесстыдная стрелка солнечных часов указывает уже на полдень.
Убирайтесь! кто вы такой?
Это, милая женщина, человек, который сотворен Богом во вред себе самому.
Ну, право же, это хорошо сказано! Во вред себе самому, – так что ли? Синьоры, не может ли кто из вас сказать мне, где мне найти молодого Ромео?
Я могу сказать. Но когда вы найдете его, он будет старше, чем теперь, когда вы его ищете. Я самый младший из людей с этим именем, если не худший.
Вы хорошо говорите.
Вот как! Да разве худшее может быть хорошим? Очень удачно, очень умно!
Синьор, если вы и есть Ромео, то мне нужно поговорить с вами по секрету.
Сводня, сводня, сводня! Ату ее!
Кого ты там травишь?
Не зайца, синьор, а если и зайца, то это заяц в постном пироге, который несколько зачерствел и выдохся прежде, чем его съели.
Старый заяц хоть сед, но беды в этом нет:
Заяц в постный пирог пригодится;
Если ж этот пирог зачерствел и засох,
Старым зайцем легко подавиться.Ромео, не пойдешь ли ты в дом своего отца? Мы думаем там обедать.
Я приду туда вслед за вами.
Прощайте, старая синьора! прощайте, синьора, синьора, синьора! (Напевая.)
Меркуцио и Бенволио уходят.
Скатертью дорога! Скажите, пожалуйста, синьор, кто этот дерзкий купчишка, что наговорил так много пошлостей?
Это господин, который любит слушать себя самого и может наговорить в одну минуту больше, чем другой кто-нибудь в целый месяц.